Современен ли Николай Островский?
Давайте задумаемся над этим вопросом в связи с событиями,
происходящими сегодня на Украине, вернее на ее юго-востоке. Столкнулись
две противоборствующие силы одного государства: с одной стороны –
ополченцы самопровозглашенной республики Новороссия, с другой стороны –
регулярная армия Украины. И что мы видим?
Ополченцы, изначально бывшие в явном меньшинстве, не имевшие
никакой техники и почти безоружные, стали бить и побеждать национальные
войска, а те, в свою очередь, отступая, оставляют на поле боя тяжелую
артиллерию, танки, бронетранспортеры, сдаются и переходят большими
группами на сторону ополчения. В чем причина? Она – в главном.
Ополченцы поднялись на борьбу, отстаивая свою землю, свой народ, свою
культуру, язык и, видимо, понимая буквально слова, сказанные Николаем
Островским устами его героя Павки Корчагина:
«...Самое дорогое у человека – это жизнь. Она дается ему один раз,
и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно
прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и
чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому
прекрасному в мире – борьбе за освобождение человечества».
Потому ополченцы заявляли не раз, что они будут биться за свою
независимость, за свободу от фашизма, за светлое будущее своих детей до
последней капли крови, до последнего солдата. И пришедшие им на помощь
добровольцы из России и других стран – это люди, хорошо осознающие свою
миссию помощи братскому народу в борьбе против насилия, против
беззакония. Они не хотят, чтобы подобное произошло на их земле, потому
готовы отдать свои жизни за свободу Новороссии.
Ополченцы – в основном люди среднего возраста – те, что еще
помнят советскую школу, где на уроках литературы изучали роман Николая
Островского. Страница за страницей, как сталь в плавильной печи,
закалялся характер героя книги, которую автор даже не называл романом, а
просто «Как закалялась сталь». Сталь закалялась и в бою. Вот один из
эпизодов сражения, в котором принимал участие Корчагин:
«Пятого июня 1920 года после нескольких коротких ожесточенных схваток
1-я Конная армия Будённого прорвала польский фронт на стыке 3-й и 4-й
польских армий, разгромив заграждавшую ей дорогу кавалерийскую бригаду
генерала Савицкого, и двинулась по направлению Ружин…
Получив от пленных сведения о том, что в Житомире находится штаб армии, –
на самом деле там был даже штаб фронта, – командарм Конной решил
захватить важные железнодорожные узлы и административные центры –
Житомир и Бердичев. Седьмого июня на рассвете на Житомир уже мчалась
четвертая кавалерийская дивизия.
В одном из эскадронов на месте погибшего Кулябко правофланговым
скакал Корчагин. Он был принят в эскадрон по коллективной просьбе
бойцов, не пожелавших отпустить такого знаменитого гармониста.
Развернулись веером у Житомира, не осаживая горячих коней, заискрились на солнце серебряным блеском сабель.
Застонала земля, задышали кони, привстали на стременах бойцы.
Быстро-быстро бежала под ногами земля. И большой город с садами спешил
навстречу дивизии. Проскочили первые сады, ворвались в центр, и
страшное, жуткое, как смерть, «даешь!» потрясло воздух.
Ошеломленные поляки почти не оказывали сопротивления. Местный гарнизон был раздавлен.
Пригибаясь к шее лошади, летел Корчагин. Рядом на вороном тонконогом коне – Топтало.
На глазах у Павла срубил неумолимым ударом лихой буденовец не успевшего вскинуть к плечу винтовку легионера.
Со скрежетом ударяли о камень мостовой кованые копыта. И вдруг на
перекрестке – пулемет, прямо посреди дороги, и, пригнувшись к нему, трое
в голубых мундирах и четырехугольных конфедератках. Четвертый, с
золотым жгутом змеей на воротнике, увидев скачущих, выбросил вперед руку
с маузером.
Ни Топтало, ни Павел не могли сдержать коней и прямо в когти смерти
рванули на пулемет. Офицер выстрелил в Корчагина... Мимо... Воробьем
чиркнула пуля у щеки, и, отброшенный грудью лошади, поручик, стукнувшись
головой о камни, упал навзничь.
В ту же секунду захохотал дико, лихорадочно спеша, пулемет. И упал Топтало вместе с вороным, ужаленный десятком шмелей.
Вздыбился конь Павла, испуганно храпя, рывком перенес седока через
упавших, прямо на людей у пулемета, и шашка, описав искровую дугу,
впилась в голубой квадрат фуражки.
Снова сабля взметнулась в воздухе, готовая опуститься на другую голову. Но горячий конь отпрянул в сторону.
Словно бешеная горная река, вылился на перекресток эскадрон, и десятки сабель заполосовали в воздухе».
Читаешь эти строки сегодня, и кажется, что это ополченцы наступают на
батальоны олигарха, только вместо коней у них бронетранспортеры, а
вместо сабель – гранатометы, и сражаются они не за Житомир и Бердичев, а
на окраинах Донецка, Луганска, Мариуполя, и не ошеломленные поляки
бегут, почти не оказывая сопротивления, а поддерживаемые морально
поляками нацгвардейцы отступают, бросая на поле боя тяжелую
бронетехнику. И это наступающие ополченцы, уверенные в своей победе и в
правоте своего дела, кричат запальчиво, как некогда Павка Корчагин:
«Даешь!», только добавляя при этом: «Даешь свободный Донбасс!», «Даешь
Новороссию!»
А что же по другую сторону линии фронта? Плохо обученные юнцы,
воспитанные уже в постперестроечное время на американских боевиках и
страшилках, без какой-либо здравой идеи в головах, за спинами которых
дома матери, голосящие на площадях о немедленном возвращении
отправленных на фронт сыновей. Эти юнцы готовы легко все бросить, лишь
бы не видеть так непохожие на телеэкранные картинки ужасы настоящей
войны, и бежать куда глаза глядят. Порой даже грозные приказы о
расстреле за дезертирство не останавливают, и они сдаются, уходя в
спасительную Россию. Только частные вооруженные силы, набранные за
большие деньги из люто ненавидящих русского человека украинских
националистов, упорствуют, продолжая убивать и насиловать, зверски
истязать, подражая немецким фашистам прошлой войны.
Именно о таких людях писал Николай Островский в своем письме товарищу
по партии А. Жигиревой 26 ноября 1926 года: «Это шкурники, жестокие
люди, один из них отличался потому, что хорошо рубал головы, хорошо, не
разбираясь за что. Это я могу говорить, так как сам участвовал в 1920
году в усмирении их шестой дивизии, восставшей против советов при
наступлении на Варшаву».
Как это всё напоминает действия украинских боевиков сегодня на Донбассе,
где при плохом снабжении армии, при плохом питании солдат происходят
грабежи населения, убийства при зачистке захватываемых городов и
населенных пунктов. Один из подобных эпизодов описывается Николаем
Островским в восьмой главе «Как закалялась сталь», где молодой боец
Павел Корчагин слушает у костра рассказ бывалого красноармейца
Андрощука:
«Андрощук, подвинув палочкой котелок ближе к огню, убежденно произнес:
– Умирать, если знаешь за что, особое дело. Тут у человека и сила
появляется. Умирать даже обязательно надо с терпением, если за тобой
правда чувствуется. Отсюда и геройство получается. Я одного парнишку
знал. Порайкой звали. Так он, когда его белые застукали в Одессе, прямо
на взвод целый нарвался сгоряча. Не успели его штыком достать, как он
гранату себе под ноги ахнул. Сам на куски и кругом положил беляков кучу.
А на него сверху посмотришь – никудышный… Много есть народу знаменитого
среди нашего брата.
Помешал ложкой в котелке, вытянув губы, попробовал из ложки чай и продолжал:
– А смерть бывает и собачья. Мутная смерть, без почета. Когда у нас бой
под Изяславлем шел, город такой старинный, еще при князьях строился. На
реке Горынь. Есть там польский костел, как крепость, без приступу. Ну,
так вот, вскочили мы туда. Цепью пробираемся по закоулкам. Правый фланг у
нас латыши держали. Выбегаем мы, значит, на шоссе, глядь, стоят около
одного сада три лошади, к забору привязаны, под седлами.
Ну, мы, понятное дело, думаем: застукаем полячишек. Человек с десяток
нас во дворик кинулись. Впереди с маузерищем прет командир роты ихней,
латышской.
До дому дорвались, дверь открыта. Мы – туда. Думали – поляки, а
получилось наоборот. Свой разъезд тут орудовал. Они раньше нас
заскочили. Видим, творится здесь совсем невеселое дело. Факт налицо:
женщину притесняют. Жил там офицеришка польский. Ну, они, значит, его
бабу до земли и пригнули. Латыш, как это всё увидел, да по-своему что-то
крикнул. Схватили тех троих и на двор волоком. Нас, русских, двое
только было, а все остальные латыши. Командира фамилия Бредис. Хоть я
по-ихнему и не понимаю, но вижу, дело ясное, в расход пустят. Крепкий
народ эти латыши, кремневой породы. Приволокли они тех к конюшне
каменной. Амба, думаю, шлепнут обязательно. А один из тех, что попался,
здоровый такой парнища, морда кирпича просит, не дается, барахтается.
Загинает до седьмого поколения. Из-за бабы, говорит, к стенке ставить!
Другие тоже пощады просят.
Меня от этого всего в мороз ударило. Подбегаю я к Бредису и говорю:
«Товарищ комроты, пущай их трибунал судит. Зачем тебе в их крови руки
марать? В городе бой не закончился, а мы тут с этими рассчитываемся». Он
до меня как обернется, так я пожалел за свои слова. Глаза у него как у
тигра. Маузер мне в зубы. Семь лет воюю, а нехорошо вышло, оробел. Вижу,
убьет без рассуждения. Крикнул он на меня по-русски. Его чуть
разберешь: «Кровью знамя крашено, а эти – позор всей армии. Бандит
смертью платит».
Не выдержал я, бегом из двора на улицу, а сзади стрельба. Кончено,
думаю. Когда в цепь пошли, город уже был наш. Вот оно что получилось.
По-собачьи люди сгинули. Разъезд-то был из тех, что к нам пристали у
Мелитополя. У Махно раньше действовали, народ сбродный.
Поставив котелок у ног, Андрощук стал развязывать сумку с хлебом.
– Замотается меж нас такая дрянь. Недосмотришь всех. Вроде
тоже за революцию старается. От них грязь на всех. А смотреть тяжело
было. До сих пор не забуду, – закончил он, принимаясь за чай».
Читаешь эти строки книги и думаешь: может быть, меньше было бы
насилия на Украине и лучше бы понимали молодые украинские солдаты, что
такое настоящий героизм, если бы изучали в школе Николая Островского,
украинского, между прочим, бойца и писателя, у которого, кстати, одну
треть рукописи романа редакторы не опубликовали. Неопубликованными
оказались и страницы с описанием спора бойцов за костром по поводу
расстрела без суда и следствия. Между тем именно эти жизненные
разногласия, правдиво описанные писателем, лишний раз убедительно
доказывают справедливость товарищеского суда в чрезвычайных ситуациях,
когда речь идет о насилии. Вот как комментировали бойцы расстрел в
неопубликованном варианте книги:
«– Но это чересчур – подал голос Матвичук, – чтобы из-за бабы
бойцов истреблять? Это я несогласный. Можно и наказание придумать. Это
латыш у тебя тоже пули просит. Подумаешь, какое несчастье! Офицерскую
женку обидели…
Матвичук обвел всех взглядом, ища сочувствия, но взгляды всех были
устремлены в огонь. И наталкиваясь на глаза Пузыревского, слегка
прищуренные, его изучающие, Матвичук осекся.
– Конечно, отвечать должон, но не так.
К нему повернулся Середа.
– А мне этих совсем не жаль, – начал он резко. – Тебе это, конечно, не с
руки, ты с бабами иное отношение имеешь. У тебя и прохвессия эта, как
поберушка. Везде урвешь, где плохо лежит. Таких артистов только страхом и
держать…
Матвичук озлился:
– Ну, ты, репа черниговская, разиндючился. Свою сознательность показываешь. Тоже комиссар нашелся.
Разнимая их, Андрощук командовал:
– Наступай на чай, ребята, прекращай агитацию, Середа.
Из круга потянулись руки к чайнику. Стучали вынимаемые чашки. И вскоре
послышалось аппетитное сербание и крепкие челюсти заработали. Но Середа
все еще пытался дать Матвичуку отбой и вперемежку с чаепитием
возвращался к прерванной теме:
– Дивчина, аль баба ласку любит. От ней ответ получить можно и без
бандитизма. Только надо по-душевному. У них ведь тоже понятие есть.
Народ за войну с толку сбился: бабы без мужей, мужики без баб. Да и
девчата на раздорожьи. И ни к чему здесь нахальничать, али обижать.
Ежели ты парень неплохой, то всегда и накормит, а то и в мужья приймет.
Матвичук презрительно тюкнул:
– Довольно, слыхали. Где ты этой морали нахватался? Настоящий прохвесор.
Замолол как тот оратель, дивизионный «борьба с борьбой борьбится,
борьба борьбу борьбет».
Прекратились голоса лишь поздней ночью. Выводит трели носом уснувший
Середа. Спал, положа голову на седло, Пузыревский, и записывал что-то
свое в записную книжку Крамер.
Конная разведка полка спала».
Николай Алексеевич Островский, уроженец Шепетовки, писателем
стал в тридцать лет в Москве. Потерявший зрение, прикованный к постели,
почти полностью неподвижный, но необыкновенно сильный духом, он писал
свою книгу сначала вслепую, разбегающимися по бумаге в разные стороны
строчками, затем по вырезанному для него трафарету выравнивавшему
строки, и, наконец, диктовал мысли добровольным помощникам, а те
добросовестно писали и переписывали, печатали на пишущей машинке и
отсылали первые главы на рецензию друзьям и в редакции журналов «Красная
новь» и «Молодая гвардия».
Не сразу, но книга «Как закалялась сталь» обрела бешеную
популярность, была переведена на 75 языков мира, облетела весь земной
шар, а ее автор стал символом преодоления трудностей, невзгод и
болезней. Но ведь дело было не только в самом писателе, которого не
сломила болезнь. Дело было и в герое его книги Павле Корчагине, которого
не случайно читатель отождествлял с автором, хотя сам писатель в письме
в «Литературную газету» 11.04.35 писал:
«…Решительно протестую против отождествления меня – автора романа
«Как закалялась сталь» с одним из действующих лиц этого романа – Павлом
Корчагиным.
Я написал роман. И задачи критиков показать его недостатки и
достоинства, определить, служит ли эта книга делу большевистского
воспитания нашей молодежи».
Но читатель не хотел ему верить, когда читал, например, в девятой
главе дневниковую запись врача о пациенте Корчагине, попавшему в военный
госпиталь после ранения:
«Рана на лбу Корчагина выглядит хорошо. Нас, врачей, поражает это
поистине безграничное терпение, с которым раненый переносит перевязки.
Обычно в подобных случаях много стонов и капризов. Этот же молчит и,
когда смазывают йодом развороченную рану, натягивается как струна. Часто
теряет сознание, но вообще за весь период ни одного стона.
Уже все знают: если Корчагин стонет, значит, потерял сознание. Откуда у него это упорство? Не знаю».
И уж совсем похожи на образ автора романа заключительные строки книги о
Корчагине, когда он, измученный болезнью, находит в себе силы завершить
роман для молодежи.
«Дописана последняя глава. Несколько дней Галя читала Корчагину повесть.
Завтра рукопись будет отослана в Ленинград, в культ-проп обкома. Если
там дадут книге «путевку в жизнь», ее передадут в издательство – и
тогда...
Тревожно стучало сердце. Тогда... начало новой жизни, добытой годами напряженного и упорного труда.
Судьба книги решала судьбу Павла. Если рукопись будет разгромлена, это
будут его последние сумерки. Если же неудача будет частичной, такой,
которую можно устранить дальнейшей работой над собой, он немедленно
начнет новое наступление.
Мать отнесла тяжелый сверток на почту. Наступили дни напряженного
ожидания. Никогда еще в своей жизни Корчагин не ждал писем с таким
мучительным нетерпением, как в эти дни. Павел жил от утренней почты до
вечерней. Ленинград молчал.
Молчание издательства становилось угрожающим. С каждым днем предчувствие
поражения усиливалось, и Корчагин сознался себе, что безоговорочный
отвод книги будет его гибелью. Тогда больше нельзя жить. Нечем…
Много дней спустя, когда ожидание становилось уже невыносимым, мать, волнуясь не меньше сына, крикнула, входя в комнату:
– Почта из Ленинграда!!!
Это была телеграмма из обкома. Несколько отрывистых слов на бланке:
«Повесть горячо одобрена. Приступают к изданию. Приветствуем победой».
Что говорить? Книга Николая Островского «Как закалялась сталь»
безвременна. Она нужна любому поколению, в любой стране, ибо описывает
просто и ясно подвиг человека, преданного своему народу, живущему для
него, готового идти на любые жертвы ради счастья людей. Ее герой Павел
Корчагин буквально на каждой странице проявляет бескомпромиссность,
прямолинейность, твердость, честность и необыкновенную любовь к
человеку, если тот не бандит, не тунеядец, не перевертыш. Он защищает
честь девушки, воюет с бандитами, сражается на фронте, замерзает на
строительстве узкоколейки, борется с предрассудками, выступает с
обличительными речами на комсомольских конференциях, и, наконец, когда
болезнь, казалось бы, вышибает его из седла, он пишет книгу, делая
последнее, чтобы до конца своих дней оставаться полезным обществу, чтобы
жизнь прожить не зря.
В эту книгу надо вчитываться, ее надо изучать, с нею надо жить. И зря в
постперестроечное время книгу Н.А. Островского изъяли из школьной
программы. Об этом не раз говорили многие писатели и деятели культуры
России. Молодежь формирует свои характеры на ярких литературных
примерах. Одним из таких, несомненно, является Павка Корчагин – человек,
беззаветно любящий свою родину, преданный ей до мозга костей,
отстаивающий честность и порядочность при любых условиях. Не эти ли
качества нужны современному человеку?
Очень важно, что сам писатель являл собой образ такой стойкости и
мужества. Написав один роман, он тут же принялся за второй, названный им
«Рожденные бурей». Смерть не позволила ему завершить работу. Он успел
написать, вернее надиктовать, только первую часть романа. Однако прежде
чем публиковать ее, писатель рассылает рукопись литературным критикам и
просит организовать ее обсуждение, которое и состоялось в его квартире
на Тверской улице в Москве 15 ноября 1936 года, когда Островскому
оставалось жить чуть больше месяца. При этом первым на обсуждении взял
слово сам писатель:
«Мое выступление, может быть, несколько неожиданно для вас – автор выступает первым.
Я с большим чувством доверия ждал этого заседания, которое должно мне во многом помочь.
У меня есть решительная просьба, которую я высказывал неоднократно в
письмах к товарищам и в личных беседах, чтобы наше обсуждение шло по
следующему желательному для меня и всех нас направлению.
Прошу вас по-большевистски, может быть, очень сурово и неласково,
показать все недостатки и упущения, которые я сделал в своей работе.
Есть целый ряд обстоятельств, которые требуют от меня особого упорства в
моих призывах критиковать сурово. Товарищи знают мою жизнь и все
особенности ее. И я боюсь, что это может послужить препятствием для
жесткой критики. Этого не должно быть. Каждый из вас знает, как трудно
производить капитальный ремонт своей книги. Но, если это необходимо, –
нужно работать.
Я настойчиво прошу вас не считать меня начинающим писателем. Я пишу уже
шесть лет. Пора за это время кое-чему научиться. Требуйте с меня много и
очень много. Это самое основное в моем выступлении. Подойдите ко мне
как к писателю, отвечающему за свое произведение в полной мере как
художник и как коммунист. Высокое качество, большая художественная и
познавательная ценность – вот требования нашего могучего народа к
произведениям советских писателей. И делом нашей чести является
выполнение этих справедливых требований…
Откройте же артиллерийский огонь. Это даст мне еще больше сил и желания
немедленно же приняться за работу для того, чтобы закончить первую часть
своего нового романа».
…После обсуждения романа Николай Островский тут же принимается за
работу, спешно внося в текст коррективы, словно зная, что судьба
отпустила ему совсем немного времени. Он отодвинул свою смерть до
окончания внесения правок и потерял сознание.
Готовую рукопись отдали в типографию, и рабочие, узнав о том, что ее
автор только что ушел из жизни, сделали все возможное, чтобы книга вышла
как можно скорее, и в день похорон писателя книга прямо от станка
раздавалась пришедшим на гражданскую панихиду людям. Николай Алексеевич
Островский превзошел силой духа своего героя Павку Корчагина.
Вот чему нужно учить современную молодежь. А вы спрашиваете, современен ли Павка Корчагин. Конечно современен.
Оригинал статьи в газете Советская Россия
@темы: Советская Россия, Новороссия, Правда, Корчагин, Островский